ПУТЕШЕСТВИЕ КВЕРХУ КИЛЕМ

В НАШЕ время трудно странствовать. Прописка, паспортный режим, внутренняя, связанная с привычкой, черта оседлости. Да и какой смысл? На что сейчас можно набрести, кроме дополнительных неприятностей? Но можно путешествовать умозрительно, не сходя с места, и оказаться при этом в любом другом. Причем происходить там будет то, что придет в голову. Стало быть, весь вопрос в том, что приходит в голову и почему? И может ли сама голова влиять на то, что в нее приходит? В случае двух независимых мозговых полушарий все чрезвычайно усложняется. Зато воображение практически бесконтрольно забрасывает тебя, куда пожелает. Итак, где же может очутиться странствующий инженер, имеющий склонность к просвещенному безделию и ненавидящий технику значительно глубже, чем с нею знаком? Где угодно.

Летней (к счастью) теплой ночью, когда все двери так плотно заперты на хитрые замки, цепочки и крюки, что можно подумать, за ними есть то, что стоило бы украсть, когда обитатели ячеек гигантских каменных ящиков для хранения и разведения людей либо спят, либо разводят людей и восстанавливают утраченные днем скуку, бессилие и равнодушие, наш герой возвращался (если можно куда-либо вообще возвращаться, ведь за время отсутствия все так меняется) от приятеля, с которым в течение вечера и части ночи обсуждал влияние Пэн-клуба на Римский клуб и обратно. Конечно, не всухую. Было выпито. Потом выпито еще. Кофе только отбило охоту остановиться, и в ход после коньяка было пущено домашнее вино и латиноамериканская литература. Уже было просто интересно слышать свой голос, а чтобы взять бокал, ножно было вспомнить, как это делается. Но все кончается, даже домашнее вино. И вот вместе с дверью открылась блестящая перспектива, совершенно безлюдная и бестранспортная, погулять километров пятнадцать в сторону возможной жилобители. Прелесть прогулки подкреплялась сиянием звезд, все тех же, под которыми родился, отсутствием денег на такси, которого, впрочем, и не было, и уверенностью в завтрашнем пропащем дне. Если бы наш герой был немного трезвее, он, вероятно, думал бы о… в общем, думал бы.

Но в связи с наличием в крови, кроме необходимых компонентов, большого количества алкоголя, его мысли носили менее регулярный характер и были скорее похожи на остатки разгромленного партизанского отряда, рассеянного и никем не управляемого. Что и говорить, наш герой был опытный турнирный боец, не раз поднимавший забрало, чтобы влить туда изрядную порцию дионисийских даров. Для него давно уже прошло время беспамятных пробелов, обратного хода даров, скоропостижного сна или внезапных падений навзничь. Его альтер эго, очевидно, непьющее, всегда находило путь к домашним тапкам в крайнем случае, оно босиком, теряя части одежды, подводило к постели и только тогда уже падало вместе с первым я, которое, конечно, оказывалось сверху.

Но на этот раз, то ли доза была выше критической и начался неуправляемый ядерный синтез, то ли второе я, хоть и непьющее, сильно накурилось, или оно, не согласное с трактовкой первого творчества Борхеса, обиделось и затаилось, точно не известно. Короче, наш герой, проходя мимо неизвестного ему, да и никому, кто не работал там, а впрочем, и не всем, кто там работал, предприятия, окруженного, как полагается, огромным забором, через который даже на лошади не перепрыгнешь, если б, к примеру, там был конный завод, вдруг уснул, не снижая скорости. И, несмотря на замечательный транспарант, протянувшийся вдоль всего забора, призывающий повышать производительность, резко ее уронил и, стукнувшись об забор, упал, очевидно согласившись с другой частью призыва, в котором было сказано о меньшем числе работающих.

Резко перейдя из высокоинтеллектуальной сферы в режим ее полной отсечки, вернее, отруба, наш герой забылся, и снилось ему самосожжение, источником которого, возможно, послужила ужасная изжога. А может быть, снилось что-то менее конкретное, в духе Иеронима Босха. Иероническое и фантастическое. Что неизбежно должно было закончиться чем-то практическим и реальным. Исход мог наступить несколькими путями. Могли появиться “менты”, с открытым “забралом” и забрать к себе, чтобы утром поговорить о прозе Кортасара. Но, видимо, они так увлеклись сами разговорами об этом, сидя в отделении, что никуда ночью не поехали.

А произошло вот что. Наш герой так быстро совершил переход в нирвану, что не заметил, что он не одинок, по крайней мере под забором. Если бы он мог что-то заметить, то он заметил бы, что его заметили сопевшие неподалеку сапиенсы. В темноте трудно было бы разобрать, гомо они или нет. Их интересы проявятся во время ощущения, которое обязательно наступит на нашего героя.

Если бы пришлось смотреть на тех, кто был в кустах у забора, издалека в театральный бинокль, то без опытного осветителя ничего нельзя было бы вообще разглядеть. Подойдя поближе, можно было бы подумать, что это сцена из римской жизни, когда два плебея или раба, впрочем, возлежат и пьют, как патриции, разбавленное в магазине вино. Вообще-то вопрос рабов и патрициев – отдельный, как и та колбаса, которую они ели вместе. Если не пытаться определить понятие свободы, что увело бы нас очень далеко от забора, а наоборот, подойти поближе, то присутствующих можно скорее классифицировать, как вольноотпущенников. Причем отпущенных на всю жизнь и очень вольных. Наш уснувший инженер мог бы их идентифицировать с представителями заказчика, ибо это были как раз те люди, для которых он работал. Создавая прибавочную стоимость портвейна.

Поначалу, увлеченные завтраком на траве, эти случайные, действующие челюстями лица не выражали никакого интереса к упавшему телу героя. Тот, который был постарше и потолще, даже не прервал своего монолога.

Второй, больше озабоченный завтрашней сдачей посуды для покупки пива, пил не закусывая, слушал невнимательно и только раз оглянулся на лежащего, неопределенно хмыкнув.

Следственные и карающие органы не совсем точно называют таких людей “бомжами”. Ведь это органам неизвестно их местожительство. Но, поскольку они живут, значит, имеется и место, где они это делают. И хотя эти места разные, они совершенно определенные. Более того, один из присутствующих участников трапезы, который только пил, был в шляпе, плаще, светлых отутюженных брюках и, когда что-то говорил, делал это совершенно литературным образом, без жаргона и тем более ругательств. Был он абсолютно рыжим с холмистым лицом фиолетового цвета. Все это только подтверждает мысль о том, что он где-то определенно жил, и там определенно есть по крайней мере утюг.

Когда они допили третью бутылку, то почти сравнялись с павшим героем по количеству алкоголя в крови, потому что на самом деле это с утра уже была восьмая. Правда, свежий воздух, профессионализм, перманентный досуг и более отчетливые жизненные интересы и ценности показывали явное преимущество по сравнению с нокаутированным инженером. Наоборот, у этих художников на пленэре наступил Ренессанс, проснулись воображение, жажда деятельности и просто жажда.

Они аккуратно обыскали поверженного, очень огорчились, что кроме часов, ботинок, куртки и сумки с книгами он ничем больше не может им пригодиться. Герой только причмокивал во сне, когда его раздевали, посылая ребятам воздушные поцелуи. Рыжий со знанием дела полистал книги. Подошел поближе к фонарю и громко прочел вслух: “Бог почему-то всегда на стороне больших батальонов”. После чего он моментально получил в зубы от приятеля, который попросил, чтобы он читал потише и лучше в том месте, откуда 42 года назад его родила незадачливая мама, у которой, кстати, было абсолютно определенное м.ж. в общежитии патрицианской термы на Фонарном. Рыжий не обиделся, сунул книги в широкий карман плаща, дал толстому по голове бутылкой, сложил в сумку посуду и доспехи героя и быстро зашагал в сторону другого, им еще не определенного м.ж.

Его товарищ побежал за ним следом, демонстрируя при этом, насколько аскетизм в потреблении хлеба и колбасы имеет преимущества при равном количестве портвейна. Мы не побежим за ними, ведь нас интересует объект, а не субъекты, которые его раздевают. Трудно предположить, что книги, приобретенные рыжим, изменят его жизнь: портвейн крепче, книги суховаты. Он их продаст днем во дворе “Букиниста” и тем самым лишний раз докажет, что бытие определяет сознание, а сознание определяет бытие вот у таких, как этот раздетый лопух, который, кстати, проснулся от холода и побрел в носках в сторону Невы, где уже сводили мосты.


Предыдущая |  Содержание |  Следующая